После института мы некоторое время перезванивались, но все реже и реже. Говорить нам стало как-то не о чем. Учеба закончилась, взаимная помощь уже была не нужна, а симпатия оказалась слишком поверхностной, чтобы перерасти в дружбу. Вскоре Пит вовсе перестал отвечать на мои звонки.

…Мы встретились снова, через несколько лет после выпуска. Я работал в амбулаторной наркологической клинике, а он пришел туда – как пациент. Из документов, которые Пит мне вручил, следовало, что он отсидел в тюрьме полгода – за избиение своей бывшей жены. Избиение случилось два года назад, но по разным причинам приговор откладывался, и лишь в этом году судебная волокита завершилась. Он был осужден на полгода тюрьмы и, отсидев срок, сегодня освободился.

Следующая бумага мне дала ответ на причину его тяжелой грусти, которую я нередко замечал в его глазах. Пит был болен СПИДом…

Все остальное он сообщил мне на словах: в тюрьме на выходе он получил направление в эту наркологическую клинику. Жить ему негде. И денег у него нет.

Внешне он был такой же: густые русые волосы, щетинка вокруг рта, правда, погуще, чем прежде, и уже не придававшая своему хозяину никакой аристократичности. Он так же широко улыбался и смотрел на меня ясными, чуточку озорными глазами.

Он сразу почувствовал, что я уже не новичок, которого нужно учить, что героин вмазывают*, а кокс внюхивают. Он видел, что его «русский брат» уже с головой окунулся в этот страшный мир отчаянных и отверженных. Я его не осуждал, не корил. Но и не жалел.

– Пит! Мой русский брат! – воскликнул он, не выказав никакого удивления от этой неожиданной встречи.

Я не уловил в его лице и тени зависти или стыда. Ведь, по сути, кто он теперь? – наркоман, освобожденный из тюряги. Больной СПИДом. Бомж.

Впрочем, я уже знал, что наркоманы свой стыд проявляют не так, как «обычные» люди. Невозможно представить, на какой отчаянный поступок их порой толкает именно стыд.

Мы обнялись, похлопав друг друга по плечам, отдавая дань традиции многих наркологических клиник в Нью-Йорке, где между наркологами и пациентами царит этакая панибратская атмосфера.

– Вот так, встретились…

Мы коротко вспомнили студенческие деньки, учебу.

– Я еще не все потерял в жизни! Еще не полностью проигрался! – говорил он, когда я оформлял ему бумаги для приема. – У меня остались две самые главные вещи в жизни, – он вытянул вперед руку с растопыренными пальцами. – Во-первых, у меня есть жизнь, – решительно загнул один палец. – Во-вторых, у меня есть Бог, – загнул второй. Затем сжал кулак и потряс им над головой так, словно только что одержал важную победу. – Жизнь и Бог! Понимаешь?!

Я одобрительно кивал, поражаясь его стойкости. «Молодчина мужик! Все потерял, всего лишился, но сохранил веру. Не озлобился, не пал духом».