Гурия охватила тоска. Непонятная, неизъяснимая, поразившая все его естество. Завораживающий, божественный вид ночной пустыни то и дело возникал у него перед глазами. А еще он нередко просыпался среди ночи, разбуженный странным звуком, похожим на гневное рычание льва…

Он ушел из банды. Стал абсолютно безразличен ко всему – к заработкам, к ресторанам, к наркотикам. Имевшиеся деньги растаяли очень быстро, за дорогую квартиру, которую он снимал, платить стало нечем. С поразительным безразличием, сопровождавшим теперь всю его жизнь, Гурий отказался от квартиры и переехал к матери.

Утром ел то, что готовила мама, и отправлялся бесцельно бродить по городу. Ни море, ни неповторимая одесская осень, своим очарованием, говорят, сравнимая лишь с осенью в Париже, ни разговоры с растерянной мамой, ни деньги отца – ничто не отзывалось у него в душе.

Однажды он встретил Ирен. Посидели с ней у фонтана. Ирен стала хозяйкой рекламного агентства, обеспечена, много путешествует. В свои тридцать пять лет, несмотря на развод и ребенка, не утратила свежести. Ирен не допытывалась, чем занимается Гурий, видя, с какой неохотой он рассказывает о себе. Она, наверняка, что-то слышала о его былых «геройствах».

Ирен была в чудесной форме. Ну, может, лицо чуточку округлилось, исчез тот восхитительный овал. И руки стали поплотней. Но так же неотразима была ее тонкая шея, и так же розовы и нежны  ее большие веки.

Гурию на миг почудилось, что прошлое можно легко вернуть. И мелькнул перед ним загрунтованный холст на станке, и спадающие на обнаженную спину волосы Ирен, и студия с окнами на море…

Гурий взял руку Ирен и стал легонько сжимать. Пытался ощутить ее живое тепло, кожу, цвет. Но рука Ирен была красива и  холодна, словно из мрамора. Сейчас перед ним сидела холодная, расчетливая, совершенно чужая женщина…

Он иссох так, что одежда болталась на нем, в поясных ремнях появлялись все новые дырочки. Казалось, что эта тоска и отчаянье рано или поздно сожрут его, изгложут изнутри. Что однажды он просто не встанет с кровати – то ли от физической немощи, то ли от смертельной апатии. Или покончит с собой.

Однажды во время своих бесцельных блужданий по городу он встретил Фимку Ройзмана, с которым они вместе заканчивали институт и тогда приятельствовали. Ройзман в прошлом хорошо владел техникой письма, но его художественная мысль была слишком суха и рациональна. Впрочем, надо отдать ему должное – он вовремя понял, что живопись не его стезя, и по окончании института из «чистого искусства» ушел. А потом уехал в Штаты, и как там сложилась его судьба, Гурий не знал.