– Садись, скоро испечется картошка.

Дымок вился над костром. Алина сидела, обхватив руками колени. Смотрела то на огонь, то украдкой на Вадика Гольдштейна, тренькающего на гитаре.

 

ххх

Выходные тянулись мучительно долго. Отец на пляж не ходил. В бильярд тоже не играл, а бильярдистом был классным. Из разговоров родителей я знал, что когда-то отец был одержим бильярдом, играл на деньги, и только семейные скандалы излечили его от этой страсти.

В воскресенье вечером мы проводили его к причалу. По деревянному трапу на катер поднимались отъезжающие. Отец прошел на корму и оттуда помахал нам рукой. Мама постаралась улыбнуться, помахала ему в ответ и быстро ушла. Кажется, она плакала.

Катер отчалил. Я смотрел вслед удалявшейся белой щепке. Жалость к отцу, стыд за него, надежда, что все обойдется и его не посадят, сменяли друг друга. Вдоль берега носилась черная овчарка Тайга и яростно лаяла на волны: недавно комендант утопил ее щенков.

На следующее утро мама, наготовив нам с Алиной еды, навела тонкие стрелки у беспокойных глаз и, пообещав вернуться через пару дней, тоже уехала.

 

3

– Выкуривали мы этих комаров, а все без толку, – говорит Алина, пришлепнув у себя на руке очередного кровопийцу. Она лежит в кровати напротив меня.

– Да, кусаются, – прислушиваюсь к тонкому писку над головой. Писк перемещается влево, к самому уху.

– Джон, что же все-таки стряслось у твоих родителей?

– У отца какие-то неприятности на фабрике.

– На этой фабрике не ворует только ленивый. Полгода назад там задержали одну бабу – она обмоталась дорогой кожей под пальто. На проходной, когда ее остановили, сказала, что беременна. Ее завели в отдельную комнату и попросили снять пальто. А под ним – почти рулон кожи! Ее могли посадить в тюрьму, так она и вправду забеременела и отделалась лишь годом условно.

– Да, история… – отвечаю. Я не могу ей признаться в воровстве отца. Или, может, Алина уже знает о нашем семейном позоре?

– Джон, ты кого-нибудь любишь? – вдруг тихо спрашивает она.

– Была одна девочка. Но счастье длилось недолго: вмешались ее предки и все испортили.

– Чем же ты им не понравился?