– Когда-нибудь ты напишешь картину, как я стояла на волнорезе и как кормила чаек. Ты же понял, что я тебе позирую, правда?

Высвободив свою ногу из его рук, Мариам села. Вдруг оттолкнулась руками от песка и поднялась. Стала перед Гурием, сбросив с себя спецовку, оставшись совершенно обнаженной.

Напевая какую-то восточную мелодию, она стала ходить перед ним, выразительно виляя бедрами и щелкая пальцами, исполняя какой-то танец. Подходила к Гурию совсем близко и наклонившись, протягивала к нему свои руки, зазывающе шевеля пальцами:

– Брах-рам, ба-раб-ха. Давай, Гур, давай!

Гурий поддержал ее игру: став на четвереньки, начал ползать за Мариам по песку, забавно рыча:

– Р-р! Р-р!

ххх

На следующий день машина Гурия остановилась неподалеку от знакомого коптского храма. Он вытащил из багажника две большие только что купленные сумки, чтобы сложить в них вещи Мариам.

…Мариам впустила его в комнату. К удивлению Гурия, он не увидел там ожидаемого беспорядка, который обычно сопутствует предотъездным сборам. Все здесь было на своих прежних местах: столики для писания икон, полка с книгами, раздвинутая ширма, за которой стояла кровать. Словом, никаких изменений.

Только у иконы Марии Египетской горело почему-то много свечей, и в комнате сильно пахло воском.

Мариам держала на руках кошку. Она была спокойна, но выглядела уставшей. Смотрела на Гурия в упор.

– Я знала, чем это закончится. Мне говорили, что я не должна видеться с тобой; и авва Серапион говорил это, и игуменья, и все остальные. Но я никого не слушала.

Гурий хотел что-то сказать, но она перебила:

– Я буду гореть за это в огне. Бр-ра! Гх-рам, риш-хем… – перешла на коптский. – Уходи. Забудь все, что было вчера. Я все тебе наврала, я тебя никогда не любила. Мне просто захотелось мужчину, просто нужно было трахнуться, неважно с кем. Забудь меня. Уходи…

– Нет. Я уйду отсюда только с тобой, – он демонстративно бросил на пол сумки.

Так они стояли молча друг напротив друга.