А вечером меловые горы становились пепельными. И трудно было взбираться на склоны, потому что ноги Гурия были слабы, и не за что было ухватиться худой руке.

И когда он полетел в какую-то глубокую яму и почувствовал, что у него больше нет сил подняться, снова послышался шорох ткани. И вышел к нему из воздуха монах Дамиан, в длинной рясе, перевязанной в поясе веревкой, и с капюшоном на голове. Монах поднял Гурия и, улыбнувшись, повел его вверх, по крутому склону, как по ровной дороге.

– Когда-то в Риме мы встретились у Собора Святого Петра и кормили птичек, помнишь? Мы тогда говорили о смирении и покаянии, о том, что Бог прощает любой грех раскаявшемуся грешнику. Прощает и щедро награждает, – сказал Дамиан по-итальянски, но Гурий понимал каждое его слово. – А я умер от рака в прошлом году. Но ведь смерти нет, у Бога все живы.

Они взошли на высокую гору. Дамиан устремил взор на восток, где в темном небе прорезывалась красная полоса восхода.

А потом пришла мама. Гладила его по голове. Целовала. И повторяла: «Сынок, Гурочка, вставай…» И он чувствовал на своем гноящемся обожженном лице ее теплые живительные слезы.

– Да, мамочка, да. Сейчас, только не плачь, не плачь, – просил он ее.

На равнине он срывал травинки и жевал, высасывая из них капельки влаги.

Недолго с ним шел авва Серапион, длинный и худой, широкими шагами, весело размахивая кадильницей. Говорил на коптском о том, что вот теперь у Гурия борода тоже вся седая и волосы тоже седы.

– «Любовь все прощает, всему верит, всего надеется…» – напевал авва Серапион, а Гурий ему подпевал.

И странным казался этот иссохший, грязный бородатый мужчина, бродивший по пустыне день и ночь и распевающий псалмы. Как будто вернулись времена древних отшельников, кочевавших по пустыням всего христианского Востока Римской империи, спавших на земле и славословивших Бога своими песнопениями…

………………………………………………………………………………………………

Он сидел, вперив в нее взгляд безучастных, обезумевших глаз. Она лежала на песке, неподалеку от одной пещеры в горе. Лицом к востоку, со сложенными на груди руками. Близ ее головы, на песке были написаны какие-то буквы, но их уже так замело песком, что нельзя было различить.