Работа Ильи уже была закончена. Перед уходом он съедал свое традиционное яблоко. Изредка поглядывал на Лену. Как ни старался, не мог преодолеть легкой эстетической брезгливости к ней — похожей на моль, пухлогубой и безбровой, с бесцветными пушистыми волосами.
Она подводила последний штрих — поднимала над головой баллончик, и после пшика в зеркале отражалась настоящая восковая кукла, хлопающая отяжелевшими от туши ресницами. Кукла вставала и, произнеся: «Мальчики, я готова», скрывалась за дверью студии с табличкой «Тише! Идет запись!». Монтажер включал экран:
— Готово? Поехали!
И… на экране, на фоне небоскребов Манхэттена, под синим небом появлялась Она. Камера полностью преображала Лену, на экране возникал ее двойник. Пусть Петрарка опишет мечтательно-задумчивый взгляд ее глаз, пусть кисть Тициана изобразит игриво сбившуюся прядку волос, пусть резец Праксителя пробежит по ее точеной шее, удалив последнюю крупицу лишнего мрамора…
Надкушенное яблоко застревало в зубах Ильи, струйка белого сока стекала по его небритому подбородку.
— Черт! — неожиданно вскрикнув, Лена наклоняла голову и прикладывала пальцы к левому виску. — Опять слеза. Да убери этот проклятый свет!
Закрыв левый глаз, массировала висок. Потом доставала косметичку и приводила себя в порядок:
— Сколько я сижу в кадре?
— Шесть секунд.
— С какого места начнем?
— Обрушился циклон.
И все продолжалось. А Илья, не прощаясь, выходил.
Обычно он совершал пешую прогулку к кофейне, которую держали израильтяне. Заказывал кофе, сваренный так, чтобы пышная пенка возвышалась над чашкой. Садился за столик на улице. Солнечный лучик бегал по блестящей чашке. До того горячей, что пальцы можно было обжечь.
Здесь часто слышался иврит, перенося Илью на улицы Назарета. В этом районе Нью-Йорка возник кусочек Израиля: на вертелах жарилось конусом нарезанное мясо, таким же крепким и ароматным, как в Израиле, был кофе, такими же острыми — приправы. В речи прохожих звучала чудовищная смесь глухих и шипящих звуков, рожденных в глубине гортани. За полтора года в Израиле Илья так и не научился произносить как следует «гхка» и «гкхэ».
…Вспоминалась шаурма, купленная в арабской деревне. Съев всё до последней крошки, наспех вытерев жирные пальцы, он бежал на гору. Так, без всякой цели.
Взобравшись на вершину, подолгу смотрел, как в небе парят орлы, как в низинах белеют деревни и Иорданская долина краснеет маками.