…В квартире у бабушки Муры, на подоконнике, в горшках росли калачики и помидоры. А в спальне, в углу, висела икона Николы Чудотворца, в серебряном, потемневшем от времени окладе. Когда я уходил из ее квартиры, бабушка всегда осеняла меня крестным знамением, – стояла в дверях, опираясь на палочку, седенькая, с морщинистыми щеками… Вспомнил я и ее могилу, крест за черной низкой оградой, которую мы подкрашивали каждой весной…

– Я пойду, ладно? – неожиданно промолвил Иван, прикоснувшись к моему локтю.

– Подожди, еще не закончилось.

– Мне надоело. Голова болит, – он виновато пожал плечами, мол, что поделать, так получилось.

– Господи-и Иисусе-е Христе, помяни-и рабо-ов Тво-о-их… – пел священник и снова читал по помянникам имена усопших.

Женщины вздыхали, крестились, вытирали слезы. Дымки вились над дрожащими огоньками свечей, в серебряных окладах и стеклах икон отражались сотни, тысячи, миллионы уходящих в вечность огоньков…

– Помяни ра-а-бов Тво-о-их… – тянул священник, все сильнее размахивая кадилом. Кадильница выдыхала голубовато-сизые облачка, которые, расплываясь в очертаниях, поднимались все выше, выше, над красными лампадами, над образом Распятого, над хвоей, туда, к куполу…

– Ну, хорошо, иди. Увидимся во вторник, – сказал я, пожимая Ивану руку.

Посмотрел вслед ему, застегивающему на ходу пальто и уже напялившему на голову зимнюю шапку. Странная злость вдруг охватила меня. Захотелось… чего? Но по какому праву я пытаюсь быть чьим-то пастырем, требую, чтобы человек «спасался по моему рецепту»? В конце концов, почему я считаю, что Ивану вообще нужно раскаяние?

Я попытался не думать об Иване, решил достоять до конца. Правда, панихида тянулась до того томительно, так долго, что я даже пожалел, что не ушел вместе с ним. Если бы не мое обещание заплатить священнику тридцать долларов, ушел бы точно.

Молебен закончился. Выйдя из церкви, я направился к метро. Моросил дождь и дул промозглый ветер.

Неподалеку от входа в подземку стояли полицейская машина и «скорая помощь». Два копа, преграждая вход в метро, успокаивали собравшихся, говорили, что скоро всех впустят внутрь, дескать, они понимают, что все спешат, но нужно подождать.

Холодок пробежал по моему сердцу.

– Отойдите в сторону! – велел полицейский собравшимся, ответив что-то по рации.

Все послушно отошли, только одна старушка не переставала громко возмущаться и не желала повиноваться стражам порядка. Копу пришлось отодвинуть непослушную бабушку, как кеглю.

По лестнице из подземки санитары вынесли на железных носилках Ивана. Он был завернут в серый брезент и связан тремя широкими ремнями. Иван мычал, мотая головой, дрыгал ногами, пытаясь вырваться из этой «смирительной рубашки». Все его лицо было в крови.