А я, присев на корточки, стал сгребать рукой снег с плиты; сгребал аккуратно и тщательно так, чтобы на плите не осталось ни одного комочка грязи или снега. Мои ладони стали красными от холода, ладоням стало горячо до боли.

Очистив плиту, я положил на неё «веером» принесённые розы. Погладил керамическую линзу с фотографией бабушки.

«Бабуля, вот, пришёл к тебе. Повидаться. Уже сорок пять лет без тебя. А всё равно с тобой. Мама умерла в Нью-Йорке, у неё там похожий памятник, как и у тебя. Она всегда хотела умереть здесь и лежать возле тебя. Не получилось…»

Я гладил холодную гладкую линзу, внимательно всматриваясь в фотографию. Бабушка на этой фотографии мне всегда казалась старенькой, с выражением неизбывной заботы на лице, так как всю жизнь, до последнего дня, заботилась о всей семье – о родителях и обо мне с братом. Но сейчас я вдруг увидел её на этой же фотографии совсем иной – не невзрачной старушенцией, согнувшейся под бременем повседневных забот, а женщиной, ещё полной сил, с очень красивыми благородными чертами лица, женщину, полную достоинства и высокого ума.

И тут до меня впервые дошло, что именно такой бабушка и была, а все её редкие качества – мудрость, чувство собственного достоинства, красота – были скрыты, задвинуты на задний план тяжелейшим бытом и испытаниями, выпавшими на её долю.

– Твой дед тоже здесь похоронен? – спросил Тарас.

– Нет, дед погиб на фронте. Мы просто приклеили на этой плите и его фотографию. Когда началась война, он пошёл ополченцем на фронт. И вскоре попал в окружение под Киевом. Как я теперь понимаю, та война с немцами была чем-то похожа на нынешнюю, а именно тем, как воюют русские. Когда-то их командование согнало тысячи необученных мужчин и без подготовки, без оружия бросило на передовую против Вермахта. «Винтовку добудешь в бою». Кому там, в Кремле, было дело, что ещё полмиллиона человек почём зря брошено в топку войны? Они так всегда воевали – заваливали трупами врага. Мой дед попал в эту категорию пушечного мяса.

– Немцы тогда, в сорок первом, многих украинцев, попавших в котёл под Киевом, оставили в живых.

– А евреев расстреляли.

Я погладил керамическую линзу с фотографией деда. Обе фотографии – деда и бабушки – на удивление хорошо сохранились за долгие годы, не потускнели от дождей, солнца и снега.

– Мой сын похож на моего деда даже больше, чем я.

Я вспомнил, как перед самым отъездом из Нью-Йорка в Киев дома неожиданно увидел своего сына Давида по-новому, что-то до боли знакомое мне тогда вдруг открылось в его лице, но тогда я не мог понять, что именно. Теперь понятно: мой сын – копия моего деда. Кто знает, может, он и внутренне, натурой и характером пошёл в своего прадеда? Вполне вероятно.