— Ты что, колешь в ногу? — спросила Стелла, видя, как Джефф, сидя в кресле, закатал штанину до колена и туго стянул шнурком голень.
— Да. После того раза Эстер проверяет мои руки, — он умолк, поскольку начиналась самая важная, самая волнующая часть этого священнодействия, значение и важность которого может понять только тот, кто сам так сидел с теплым шприцем в руке, выискивая на своем теле вену.
А Стелла, отойдя, достала из кармашка сарафана другой пакетик, но с кокаином. Высыпала порошок на гладкую металлическую поверхность стола. Выровняла полоску и приблизила к ней нос с неестественно расширенной левой ноздрей, поскольку пальцем была зажата ноздря правая.
Тишина… Тишина падения, в котором нет ни жен, ни детей, ни денег, ни работы, нет ничего… Есть только благодатное тепло, разливающееся по всему телу, мгновение обещанных звезд, и любви, и вечности, влекущей тебя потом в пучину отчаяния и боли…
— Боже мой, я так устала от всего этого! — сказала Стелла, бросив взгляд опытной наркоманки на Джеффа, сидевшему в кресле с блаженно прикрытыми глазами.
Худое, угловатое его лицо разгладилось, пятна на щеках и на лбу сошли, даже борода — и та, казалось, стала ровнее. Джефф погружался в кайф, находя сейчас полное примирение с собой и с жизнью. Он уже не помнил ни своих стенаний о загубленной жизни, ни брани, незаслуженно обращенной к Эстер и Мойше. Не помнил ни о своем треснувшем колоратурном сопрано, ни о ребе, ни тем более о том, что завтра нужно прийти сюда пораньше — привезут бутыли с питьевой водой.
— Он меня просто извел, просто замучил, — продолжала Стелла жаловаться на Осипа, отлично зная, что Джефф ее не слушает. Ему сейчас хорошо. — Понимаешь, когда я с ним, я не могу быть собой, я вынуждена играть какую-то роль. Мне иногда кажется, что в наших отношениях ни он, ни я, уже не различаем, где кино, а где реальная жизнь.
Она вытащила сигарету и защелкала зажигалкой, но огонек не вспыхивал.
— Вот ч-черт, не зажигается, — она говорила то на русском, то на английском, вовсе не заботясь о том, на каком языке следует ей сейчас говорить с ним.
Он понимал и так. Джефф был родной, знакомый, из падших, хоть он — еврей из Кентукки, а она — молдаванка с примесью цыганской крови из Бессарабии. Какая, впрочем, разница, кто откуда, из какого городишки — кентуккийского или бессарабского? Важно, с кем тебе хорошо.
Она видела зажигалку, оттягивающую карман рубашки Джеффа. Но не хотела обрывать ему кайф. Подошла к плите, повернула ручку, и после мелкого треска конфорка вспыхнула цветком. Таким голубым васильком. Или пионом, что когда-то росли во дворе возле их дома. Она до того обожала эти цветы, что клала их мягкие пурпурные лепестки себе на язык.